Изумительный инструмент

28.03.2017

Даже столь изумительный инструмент, как Жуковский, не избежал этой участи. Между тем некоторые моменты его творчества, как видно из первого отрывка «Шыльонского узника», действительно, предвосхищают черты поэзии нового времени.

Вот отрывок из известного стихотворения О. Мандельштама. Кажется немыслимым сопоставление сложнейшего поэта двадцатого столетия и романтика начала прошлого века. Однако нельзя не почувствовать, при всей громадной разнице поэтического языка художников, некоторой родственной связи между отрывком поэмы Жуковского и этими стихами Мандельштама. «Я слово позабыл, что я хотел сказать. Слепая ласточка в чертог теней вернется. На крыльях срезанных, с прозрачными играть. В беспамятстве ночная песнь поется. Не слышно птиц. Бессмертник не цветет. Прозрачны гривы табуна ночного. В сухой реке пустой челнок плывет. Среди кузнечиков беспамятствует слово».

Правда, с отличие от Жуковского, здесь от начала и до конца выдержано высочайшее внутреннее напряжение каждой строки, все они, «как провода под током», создают поле высокого напряжения. Все перенасыщены сложнейшими, трудно постижимыми, противоречивыми образами. Смысл этого стихотворения затемнен, нигде не делается даже попытки хоть сколько-нибудь разъяснить нам его. Между тем он все сильнее и сильнее бьется от строки к строке, как бы выламывается из них; он обжигает, он пульсирует во всей ткани произведения; он так же ясен и ощутим, как ясно и ощутимо движение крови по венам. Это в высшей степени «атмосферные строки». Сцепление несочетаемых образов и понятий, напряженнейшее внутреннее противоречие в каждой строке и создает атмосферу произведения, которую мы расшифровываем как атмосферу муки, мучительного рождения слова у поэта.