Я не шучу! Я сидел на спектакле и протирал глаза. Не ошибка ли здесь? Может быть, перед нами паникер, который всякого куста боится, воображает бог весть какие ужасы, а ужасов и в помине нет,- тогда, конечно, высмейте его, его мнительность, его напрасный страх. Может быть, это враг и все, что о нем говорят, правда, тогда нечего сочувствовать его переживаниям, издевайтесь над ним. Но, оказывается, он честный гражданин, и все, что с ним случилось,- реальная действительность. Почему же вы смеетесь, товарищи, над чем, над кем смеетесь? Да как не стыдно вам осмеять, обхохотать это воистину человеческое горе?
Проскуровский говорит своей жене, с которой прожил тридцать лет, что не чувствует за собой никакой вины. Послушайте, как отвечает жена: Кто вас знает, мужчин... Недаром мама была против нашего брака. Она говорила, что ты погубишь мою молодость. Где моя молодость? Отдай мне мою молодость. Не говоря уже об этом, с позволения сказать, юморе в духе Менделя Маранца, в той ситуации, о которой идет речь, не могла так сказать Мария Петровна Проскуровская, понимаете, автор, не могла. Это - ложь, поклеп! Вот уж действительно клевета. А сказала она так, конечно, вопреки своей воле, сказала, подчиняясь грубому насилию со стороны драматурга. Узнайте где носки купить.
Но у автора все-таки заметна нерешительность, он, видимо, почувствовал, что идет против совести, и заколебался. Театр зато никаких колебаний не обнаружил. Проскуровский, смятенный событиями, обрушившимися на него в течение одного дня, хватается за сердце. Жена кричит домработнице, чтобы та принесла воды. Тогда вваливается с комическими вывертами толстенная Марфа и тащит два громадных ведра... В зале - смех... судорожный смех, искусственно спровоцированный смех! У дочери на глазах слезы, жена плачет (не без комического наигрыша), а Марфа как заревет коровой, как заревет белугой, да так, что и мертвый захохочет. Неловко было смотреть на Абдулова, обреченного играть эту роль. Я вижу, что он хочет показать чувства своего героя, и он видит, что я хочу им сочувствовать. Но этого не разрешают - ни мне, ни ему! Я обязан хихикать, а он - выкидывать коленца! Странно, почему он не поет при этом водевильных куплетов! Я понимаю у него шутку, как доказательство, что он бодрится, не хочет распускаться. Это была бы правда. Но ужас-то в том, что все от начала до конца, все изображено как сплошная шутка.