Забавно-страдальческий вид имеет Блюнчли - Мэнсфилд, сфотографированный в первом акте, где он обнаруживает свое бесславное «геройство» и любовь к шоколадным конфетам. Усы уныло повисли, взгляд взывает о сострадании. Впрочем, Блюнчли Мэнсфилда достаточно хорош собой, как и задумал автор: широкоплеч, коренаст и хотя не отличается изяществом, но пленяет жизненной силой. Актер очень близок к первой ремарке драматурга: его «круглая, упрямо глядящая голова покрыта короткими курчавыми бронзовыми кудрями; ясные быстрые голубые глаза, красивые брови и добродушный рот; безнадежно прозаический, немного детский нос...». Мольба о сострадании Блюнчли - Мэнефилда -маска, игра. В его глазах хитрый огонек. Он откровенно-иронически относится и к своему сербскому мундиру, и к трескотне о «романтике», «подвигах» и т. д., которой наслушался предостаточно, а может быть, и к своей немного показной трезвости. Он упрям, всегда добьется того, чего захочет.
Биограф американского актера Пол Уилстэч утверждает, что Мансфилд олицетворял собой активность, что сила воображения и нсрзная возбудимость были в высшей степени присущи ему. Силой воображения и активностью герои Мансфилда напоминали героинь Лиллы Маккарти. Свое творческое фбс актер формулировал следующим образом: «Сцена - для поэзии!» Впервые посулив роль «ученика дьявола» Мэнсфилду, Шоу заметил в письме к его жене, актрисе Беатрисе Камерон: «Эта пьеса в точности для Ричарда - великолепная главная роль, полным-полно острых ситуаций, есть изрядная доля необычайного и индивидуального, все совершенно просто для провинции и весьма тонко для Нью-Йорка».
Помещенные рядом фотографии Мэнсфилда и Робертсона резко контрастируют. Ни высокомерия, ни джентльменской респектабельности, ни аристократической осанки нет у героя Мэнсфилда. В значительно большей степени его Ричард - плебей, сын незадачливого Тимоти Даджена и его благочестивой и неприятной супруги, что обитают на окраине американского городка Уэбстер-бриджа в штате Ныю - Гэмпшир. В гораздо большей мере он - «закоренелый грешник», возмутитель спокойствия и угроза добродетели. Все в облике героя Мэнсфилда свидетельствует о непокорстве, вызове. Он откровенно грубоват и не скрывает своей грубости, его поступки подчеркнуто эксцентричны. Если Форбс-Робертсона почти немыслимо представить в мизансцене, предложенной автором Дику,- «с размаху усаживается на стол и берет в руки графин с вином, обращаясь к пастору: «Чокнемся, мистер Андерсон, за доброе старое время»»,- то для Мэнсфилда такое поведение совершенно естественно.