В 1900 году Форбс-Робертсон сыграл Ричарда Даджена, по был уже вторым, а не первым английским «учеником дьявола»: его опередил Меррей Кэрсон. Причем, выступая в пьесе Шоу во время гастролей по стране, Робертсон ни разу не исполнил Ричарда в Лондоне. На фотографии - вполне респектабельный и привлекательный джентльмен. Его взгляд не столько заносчив, сколько высокомерен. Выражение лица сосредоточенное, крепко сжаты тонкие губы. Только широкополая шляпа чуть-чуть более, чем полагается, сдвинута набок. Несмотря на то что на первый взгляд во внешнем облике Дика - Робертсона нет ничего эксцентричного и вызывающего, всматриваясь в сценического героя, убеждаешься, что он во многом соответствует авторскому замыслу. Ведь едва ли не главным Шоу считал, что «лоб и рисунок губ» Ричарда «изобличают непреклонность духа поистине удивительную, а глаза горят фанатическим огнем». Непреклонность духа была в высшей степени присуща всем персонажам Робертсона и его «ученику дьявола» в особенности.
Премьера «Цезаря и Клеопатры» с участием Форбс - Робертсона состоялась в Нью-Йорке в 1906 году во время заокеанских гастролей возглавляемой им английской труппы. Репетиции проводили перед отъездом оба - драматург и актер, считаясь равноправными режиссерами спектакля. Как ни упрашивал Робертсон автора приехать в Америку и взглянуть на их общее детище, Шоу категорически отказывался. Упрямец шутил: его популярность за рубежом становится слишком шумной, не дай бог, выберут в президенты, а ему это ни к чему. В Англии Робертсон сыграл Цезаря в 1907 году - сначала в Лидсе, затем в Лондоне. В 1912 году постановка была возобновлена и показана в Ливерпуле, а также в Лондоне. Именно для этого возобновления специально Шоу дописал свой знаменитый пролог - монолог египетского бога Ра, сняв стяжка пола киев на сирийской границе, именуемую в изданиях «Вариант пролога». Но одновременно, ссылаясь на недавнюю постановку Рейнхардтом своей пьесы, он выражал недовольство, что в Берлине пренебрегли его указаниями и сделали и без того переполненный событиями акт излишне развлекательным; в результате публика, «буквально опьяненная всем происходящим, с трудом успокаивалась, чтобы заняться более серьезными делами в четвертом акте». Верил ли автор и в то, что уважаемый им за многое исполнитель успешно справится с этими сценами? Свойственна ли была природе дарования Робертсона склонность к открытому проявлению неожиданных романтических порывов героя?